Пропуск в небо

текст и фото Игорь ВОЕВОДИН

— Подписал командировку? — спросил я главного редактора службы информации телеканала, на котором тогда работал.

— Подписал. Но ты можешь мне честно ответить — зачем тебе все это?

— Что именно?

— Ну, космодромы эти… Бесконечные шатания по разным дырам… Ты же в Москве по восемь месяцев в году не бываешь! Вот что ты с этого имеешь, кроме зарплаты?

Я посмотрел на него внимательно. И увидел то, что и всегда — короткое смешное пузатое туловище на коротеньких ножках, ручки, не сходящиеся на животике, выпученные глазки.

— Вот ты пойми… — начал я. — У тебя какая страсть? Деньги. А у меня…

Я задумался.

— В общем, можешь считать меня дураком. Впрочем, ты так и считаешь… — и я вышел из кабинета.

Дорога! Ты отсекаешь домашний уют и ежедневные заботы. Нет, душа болит об оставленных в Москве, но в нашей профессии, как и у военных, нужно иметь крепкий тыл. Чтобы не думать, а не пляшут ли у тебя дома с твоей молодой женой рослые пожарные? Почему пожарные? Почему не мясники, например, из ближайшего магазина? Налитые водкой до бровей и тоже имеющие одну, но пламенную страсть? Тьфу! Нашел о чем думать…

Архангельский поезд — один из самых уютных по всем дорогам России. Певучий говорок, улыбчивые пассажиры — это уже не Москва с ее настороженностью и готовностью дать немедленный отпор.

— Вам с лимончиком? Сейчас… — красавица-проводница улыбнулась. Белая коса ее при повороте взлетела и легла на спину.

От Москвы до Плесецка всего-то тысяча верст. Но сходя на заснеженный перрон, вы понимаете, что тайга — это серьезно. Кругом тайга. И воздух.

— Милок, а беленьких, беленьких-т возьми? — бабушка протянула мне трехлитровую банку. — Ай и гриб! Болярин, а не гриб!

Пятьсот рублей. Это на станции. А на базарчике около станции — триста…

— На обратном пути, матушка! — и мы зашагали к поджидавшему нас уазику.

Город Мирный, он же космодром Плесецк — размером с Москву. И даже больше. То есть территория больше — в тайге разбросаны стартовые площадки. Здесь проложено триста километров железных дорог, по которым движутся три регулярных пассажирских поезда. И если раньше, до начала 2000-х годов, скорость их не превышала сорока километров, а в вагонах было полутемно — освещение напрямую связывалось со скоростью движения, потому что применялась электрожезловая система, давно устаревшая, то теперь в современных вагонах есть телевизоры и видео. Есть и вагон-буфет с печкой, стойкой бара и залом. Есть вагон-салон для проведения совещаний командования космодрома. В нем конференц-зал на двенадцать человек, кабинет, кухня, душ. Это все не от желания красивой жизни, хотя, собственно, красиво жить не возбраняется. Это от суровой необходимости — к некоторым площадкам офицеры добираются, тратя на дорогу часа по три. И столько же обратно. Сколько желдорбатов обслуживают ветки Мирного, мне не сказали. Но намекнули, что больше одного, но меньше трех…

Первый раз я попал на космодром в 1998 году. Страна лежала в полуразрухе и полубытии, в полузабвении и полунадежде, и проблемы эти не могли не коснуться звездных ворот. Что запомнилось из той поездки? Местный ресторан — опять же без света и без отопления. Какие-то женщины, танцующие в шубах. Котлеты по цене месячного жалования офицера. И нам, у которых были солидные командировочные и нормальные зарплаты, было стыдно жрать эти котлеты. Лейтенант в нательной рубахе за столиком, от которого валил пар. Откуда знаю, что лейтенант? Бушлат висел на спинке стула…

Но уже буквально через несколько лет жизнь на космодроме стала кардинально отличаться от той, пронизанной усталостью и маловерием в будущее. Да и железную дорогу модернизировали именно тогда, в начале тысячелетия — тоже показатель.

— В четыре утра за вами заедет автобус, — сказал помощник командующего. — Просьба без опозданий, ракета ждать не станет.

Четыре утра в архангельской тайге — это самый сладкий сон, это мороз под тридцать, это тени вековых сосен на пушистых сугробах. Это тишина. Это покой — первозданный, безмятежный. Весь вечер мы снимали репортаж в ДК, где дети учатся хореографии. И залитый светом Мирный никак не походил на военный городок — всюду смех, прохожие, яркие витрины… В автобусе нашу телегруппу уже ждали ребята с киностудии Министерства обороны и сопровождающие офицеры. Мы въехали в пятикилометровую зону. Скопление грузовиков, автобусов, тягачей, бэтээров, машин скорой помощи.

— Ближе им нельзя, — ответила на немой вопрос оператора капитан Анна Потехина, пресс-секретарь командующего космодромом.

— А нам?

— А нам — можно. И нужно. Но если что случится, они придут нам на помощь.

И по недосказанности этой стало понятно, почему спасателям ближе нельзя. Потому что если, не дай бог что, то накроет и их.

— Были случаи? — Спрошу я ее позже, уже на КП.

— Да. Дважды. Если взрыв до минуты полета случится — шансов практически нет.

Стало как-то еще холоднее… КП — площадка в километре от стартовой. Вырубленная просека в тайге. На одном конце ее — мы. На другом — ракета. Накануне днем, на искристом снежном насте, мы снимали заправку. Тридцать шесть железнодорожных цистерн с гептилом. Подполковник — старший на площадке. Пар. Иней на ракете. Закурить рискнет только умалишенный. И вот сейчас, в половину пятого утра, среди группы генералов из Москвы, адъютантов, офицеров связи, на другом конце просеки мне становится совсем невесело. «Зачем тебе все это надо? — вспоминаю я пузатого и пучеглазого редактора. — Ну зачем?»

— Чайком обрадуйтесь, — предложил нам знакомый генерал. — Вот, в кунге…

В теплом чреве машины обнаруживаю дьякона Кураева.

— Ты знаешь, как расшифровывается БМП? — спрашивает он меня. — Боевая машина попа…

Горячий сладкий чай. Бутерброды. Начинает клонить в сон. И вот уже прошел по сугробу кот, сверкнув зеленым глазом такси, и белка махнула хвостом, и свистнул свисток, и ты тронула меня за плечо: /p>

— Вставай! Все проспишь!

Но это был всего лишь Кураев — в рясе, меховом пальто и круглой шапочке, как у дореволюционных докторов. Пуск через полчаса, когда, кажется, чуть посветлеет в тайге. Но это не рассвет. Это — от прожекторов со стартовой. За два часа до пуска тот самый подполковник, оказавшейся мужем Анны Потехиной, поднялся к ракете на высоту. И рукой в перчатке написал имя «Таня» — на заиндевевшем борту, как сахаром, присыпанном снежком.

— Два раза не писали — оба раза были катастрофы, — скажет он мне потом. — Перед первым пуском часовой написал варежкой, так и пошло-поехало…

Таня! Знаешь ли ты о своей неслыханной славе и о том, что имя твое вписано алмазами в небеса? Что звезды считают тебя сестрой? И что так хочется спать именно на третьей смене на часах, под зябкое и волглое утро, когда от ожидания и страха захолонула, инеем покрылась душа…

— Пять, четыре, три, два, один, ноль, пуск!!!

Поначалу только огонек из-под на ракеты. Но уже через секунду… на площадке начался ад. Такого грохота я не слышал на войне. В радиусе километра от грохота должно было бы погибнуть все живое, но стартовая площадка устроена так, что часть сопки, противоположная нам, срыта в сторону тайги. И грохот уходит туда — основной. Адское пламя. Огонь, огонь без конца. Ракета нехотя приподнялась над землей. У меня перехватило дыхание. Но она пошла, пошла, пошла, пошла вверх!

— Пошла, родимая! Пошла! — орали вокруг.

— Выдохни, — сказала мне Анна. — Семьдесят секунд. Если, не дай бог, рванет, уже не достанет…

Я плохо помню дальнейшее. Распустившаяся в небе бабочка — искрящиеся пары от топлива. Она была видна, пока не рассвело — говорят, что иногда можно наблюдать и из Москвы. И все, задрав головы, не сводили с нее глаз. Рассвет, обрушившийся как-то враз. Куда девались два часа ожидания подтверждения из Москвы, что ракета вышла на заданную орбиту? Не знаю. Не помню. Построение на плацу. Поздравление от командующего. Коньяк — у меня с собой был.

— Вы бы, черти, закусывали, — все совала нам Анна домашние пирожки. — Я же всю ночь пекла, а вы окосеете…

Ее муж с черными кругами вокруг глаз — от нечеловеческого напряжения. Люди. Смех. Радость.

— Ну как, пресса? Как настроение? — хлопнули меня по плечу.

Я только потряс головой. Позже, в теплом автобусе, нас накроют коньяк и усталость, и напряжение. И еще что-то, за чем я, видимо, и езжу, и что не описать словами. Я слушал музыку в плеере и блаженно улыбался.

— Что ты слушаешь? — спросила капитан Потехина, жестом показав, чтобы я снял наушники.

Я протянул плеер ей. Там играл «Марш артиллеристов». И она заплакала…

Потом был монтаж сюжета и перегон в Москву. Репортаж пошел в вечернем выпуске новостей, и нас зауважали в Мирном. Но я до сих пор не знаю, что ответить тому редактору — зачем мне все это нужно? Коньяк ведь проще пить в Москве, из широких бокалов, а не в тайге из пластиковых стаканчиков, согревая его в ладонях… Кстати, он уже не редактор. У него теперь магазин элитного женского белья.

Подробнее...