Беседовал Владислав ШУРЫГИН
На вопросы «Военного» отвечает директор Центра изучения стран Ближнего Востока и Центральной Азии Семен Аркадьевич Багдасаров
Гонки на танках
— Семен Аркадьевич, почему вы выбрали танковые войска?
— Я родился в маленьком городке Маргилане в Средней Азии, в Ферганской долине. Для нас карьера военного была престижной. Старший брат служил в погранвойсках, и я тоже хотел стать офицером. Пошел в военкомат, сказал, что хочу поступить в Военный институт иностранных языков. Военком начал смеяться, потому что ВИИЯ всегда был суперблатным вузом. Отсмеявшись, военком посерьезнел: «Хочешь стать офицером? Отправим тебя в танковое училище».
— Первый день в училище помните?
— После экзаменов нас распределили по учебным ротам, выдали форму. В первый раз надел сапоги. Ноги стер в кровь: были марш-броски с полной нагрузкой. Хотя к тому времени я уже был кандидатом в мастера спорта по боксу в полулегком весе, это все равно были другие нагрузки. В армии все жестче и интенсивнее.
— Какие танки изучали в училище?
— Основными были Т-72 и Т-62. Отрабатывали вождение, стрельбу. На тактических занятиях использовались Т-10М. Но я служил на Т-55. Они стояли на вооружении в Одесском, Туркестанском и Закавказском военных округах. В южных округах на вооружении техника была неновая. Новейшие танки шли на Запад, в группы войск в Европе, в Центральную группу войск.
— А какова была судьба этих танков после вывода войск?
— В конце 1980-х я служил в штабе Туркестанского военного округа, часто посещал Термезский район — это на границе с Афганистаном. Там было огромное количество новеньких Т-72, Т-80 разных модификаций. Около пяти тысяч — это двенадцать танковых дивизий. В Генеральном штабе ничего умнее не придумали, как разместить их на границе с Афганистаном. Формально все было логично: железнодорожное сообщение, сухой климат, можно хранить на открытом воздухе. Никому и в голову не пришло, что Союз распадется, и вся эта техника останется за границей. Достанется новым среднеазиатским правителям. А тогда с этих танков приходилось дизтопливо сливать, потому что солдаты на них гонки устраивали. Контроля никакого не было. При этом расположенная там же 108-я Термезская дивизия была вооружена танками Т-55. Такая же ситуация и с авиацией. В Туркестанском округе, который включал всю Среднюю Азию и Казахстан, на полосе военного аэродрома стояли сотни «сушек» и «мигов» с демонтированными крыльями — чтобы места меньше занимать. Сотни машин! При этом на вооружении ВВС Туркестанского военного округа стояла старая техника. Вот так мы своими руками развеивали военную мощь СССР…
— Как сложилась ваша судьба после училища?
— Я стал командиром танкового взвода в Одесском военном округе, в Крыму. Начал служить, стал командиром роты, потом помощником начальника политотдела дивизии, затем — замполитом отдельного ракетного дивизиона. С этой должности поступил в Военно-политическую академию. Там увлекся военной аналитикой, меня заметили, перевели в спецпропаганду. Недавно с удивлением обнаружил в интернете статью майора Багдасарова в «Зарубежном военном обозрении». Статья касалась Турции: особенностей ее вооруженных сил, психологии турок и так далее. Я тогда еще написал письмо в ЦК КПСС, что мы неправильно воюем в Афганистане, надо использовать опыт борьбы с басмачеством. Помню, сижу на лекции, врывается наш начальник и говорит: «Ты в ЦК писал письмо? Ты что, сдурел, что ли? Идем со мной». Оказывается, ему позвонил первый заместитель начальника Управления спецпропаганды Леонид Иванович Шершнев. Он вызвал меня к себе, расспрашивал, откуда я все это знаю. Я рассказал, что родился и вырос в Средней Азии, интересовался вопросом. Он предложил перейти к нему на службу. Но генерал-майор Малакян — один из руководителей Военно-политической академии, которому я многим обязан, меня жестко раскритиковал: мол потеряешь командную перспективу. И отправил меня в Закавказский военный округ.
— С Шершневым жизнь еще сводила после этого?
— Да, Шершнев все-таки меня потом нашел. Он в Афганистане занимался разработкой того, что сейчас называется «Центр по примирению», а тогда это были отряды спецпропаганды. Меня отозвали в Москву, назначили командиром курсов, которые готовили специалистов для Афганистана, изучали языки дари и пушту. Эти курсы — заслуга Шершнева. Он понимал, что у нас нет подготовленных специалистов по Афганистану. Потом войска из Афганистана начали выводить, и меня отправили в Туркестанский военный округ начальником отдела одного из подразделений спецпропаганды в Ташкенте.
— Вы к тому моменту уже язык знали?
— Конечно, знал. Я родился и вырос в Средней Азии, хорошо говорил на узбекском языке, у меня ферганский диалект, знал таджикский, а дари — это и есть таджикский язык.
Под портретом Жукова
— Чем занимались в Туркестанском округе?
— В Средней Азии уже начиналась политическая неразбериха, так что я занялся среднеазиатскими вопросами. Еще будучи майором, слетал на родину, в Ферганскую долину, перед самым погромом турок-месхетинцев. По приезде я написал, что ситуация там взрывоопасная и в ближайшее время могут произойти волнения. Мой прогноз оказался точным.
— Где вас застал распад Союза? И как он отразился на вашей судьбе?
— После распада СССР ситуация была непростая. Я фактически оказался за границей. И на территориях новоиспеченных республик местные князьки бросились делить оторванные от единого целого куски армии. Трудно было, но благодаря помощи моих товарищей — это Леонид Григорьевич Ивашов, Валерий Леонидович Манилов и другие — я перебрался в Москву, в штаб Объединенных Вооруженных сил СНГ. Был прикомандирован к первому заместителю министра обороны Андрею Афанасьевичу Кокошину, был у него направленцем по Таджикистану, где уже вовсю гремела гражданская война. Большую часть времени я проводил на Памире, занимался исмаилитами. Я считал, что нужно достигнуть перемирия, начать процесс национального примирения, потому что эта война втягивала новые регионы и это могло плохо кончиться для нас. По официальным данным, мы на ней потеряли убитыми 360 человек, 1600 раненых, а граждан Таджикистана погибло свыше ста тысяч. Это была самая кровопролитная война на территории бывшего СССР. За Таджикистан я был награжден орденом «За личное мужество». В 1993 году ордена мало кому вручали, все больше занимались ваучерами и «раздербаниванием» страны.
— Что запомнилось в Таджикистане?
— Меня прикомандировали к главе миссии ООН Ливиу Бота. Помню, он мне говорит: «Я тут уже три месяца, но еще ни одного живого оппозиционера-моджахеда не видел, а мне надо с ними пообщаться». Нужно было поставить в известность министра иностранных дел Таджикистана и придумать, где организовать встречу. Не буду говорить, как, но я его вывез на Памир. К нашему приезду там собрали полевых командиров.
— Эти полевые командиры были в оппозиции?
— Они были в оппозиции к Душанбе. Было два типа отрядов оппозиции: исмаилитские отряды — против Душанбе, но за Россию, и суннитские отряды — против Душанбе, но и не совсем в хороших отношениях с нашими пограничниками. На переговоры пришли шестнадцать-семнадцать полевых командиров. Среди них был Леша Горбун — знаменитый полевой командир, Бота принял его за водителя. Так прошли первые переговоры с оппозицией — в кабинете областного комиссара с портретом Жукова.
— А как вы оказались в министерстве по делам СНГ?
— В 1995 году я решил уволиться. Время было гнусное: с одной стороны, тебя награждают орденом, с другой — кругом какие-то интриги. Русские солдаты проливали кровь, чтобы какой-то деятель мог сесть в кресло. Меня познакомили с Юрием Дмитриевичем Маслюковым, он и привел меня к министру по делам СНГ Валерию Михайловичу Серову. Он меня назначил на должность начальника управления по трем странам — Таджикистану, Узбекистану и Туркмении. Там я снова взялся за идею национального примирения. Это была непростая работа. Надо отдать должное Серову: если бы не он, не было бы никакой политики национального примирения.
— Кем вы себя считаете? Вы востоковед или военный?
— Думаю, хорошо, что я окончил военный вуз, получил реальное представление о том, что такое армия. Но много лет я погружен в Восток, он стал моей профессией. Поэтому я считаю себя военным востоковедом с практическим опытом. А то некоторые эксперты по Афганистану живого моджахеда никогда не видели.
СПРАВКА
Семен БАГДАСАРОВ.
В 1976 году окончил Ульяновское танковое училище. В 1986 году — Военно-политическую академию, в 1988-м — курсы при Военном Краснознаменном институте (язык дари). В 1993 году за работу в отдаленных горных районах Таджикистана и Афганистана секретным указом Президента России награжден орденом «За личное мужество» с формулировкой «за выполнение специального задания». С воинской службы в запас ушел в 1995 году в звании полковника. С февраля 2014 года — по совместительству директор автономной некоммерческой организации «Центр изучения стран Ближнего Востока и Центральной Азии». Занимается политическим и военным анализом проблем, возникающих в этих странах.
Сюрпризы для Сирии
— По-вашему, нам не хватает сегодня качественной экспертной оценки?
— Я считаю, что проблема нашей внешней политики — в отсутствии сильной востоковедческой школы. Возьмем, к примеру, Сирию. Я поддерживаю наше военное присутствие там. Но как оно начиналось? Мы тогда слабо представляли, что нас ждет в Сирии. Туда надо было входить еще в 2012–2013 годах. Тогда еще сирийская армия что-то из себя представляла, контролировала большую часть территории. Нужно было сразу помочь им закрыть сирийско-турецкую границу, это многое изменило бы. А мы сначала поздно вошли, а потом еще и вступили в какие-то переговоры и потеряли темп после первых успехов. В итоге сегодня Сирии как территориально целостного государства не существует. Это результат отсутствия школы! Почитайте книгу Юлия Цезаря «Записки о Галльской войне», написанную две тысячи лет назад. Великий полководец сначала описывает племена и народы, населяющие Галлию, их взаимоотношения, традиции, а уж потом вступает в войну. Нельзя идти в страну, не зная нюансов религиозно-этнического происхождения.
— Как вы оцениваете сегодняшнюю ситуацию в Сирии?
— Ситуация очень сложная. Она требует глубокого анализа, абсолютного переосмысления того, что там происходит. Можно сколько угодно говорить о территориальной целостности Сирии, но ее нет. Есть несколько зон влияния, на которые поделили Сирию. Есть зона влияния, которую мы называем проправительственной, но и она поделена между нами и иранскими формированиями. Есть территории, которые захватывают турки: Африн, например, также турки претендуют на Идлиб, Джалаб, Эль-Баб и так далее. Эрдоган — непредсказуемый союзник, таких друзей иметь — врагов не надо, как говорится. Есть территория, которая контролируется американцами: это не только курдские территории, но и Дейр-эз-Зор, где арабы живут — в сторону ирано-иракской границы. И пока все эти страны не договорятся между собой, сажать за стол переговоров оппозицию бессмысленно, никакая Сочинская конференция, никакая Женева, Астана не помогут. Это Ближний Восток. Когда мы принимаем решения по Ближнему Востоку, мы должны изучить все его тонкости.
— Что вы можете сказать о востоковедческой школе американцев? Судя по тем ошибкам, которые они допустили, возникает ощущение, что они достаточно слабы.
— Было такое ощущение, но последние события показывают, что они быстро учатся. Посмотрите, как они разыграли курдский вопрос. Они приняли правильное решение, стали договариваться не с какими-то вождями, а вступили в переговоры с партией марксистского союза, аффилированной с Рабочей партией Курдистана, это организованная и мощная сила. Грамотный ход, если бы они этого не сделали, у них не было бы плацдарма в Сирии. Так что американцы многому учатся и многое правильно делают.
— Каким, на ваш взгляд, будет нынешний год для Сирии и в целом для Востока?
— Я думаю, в Сирии 2018 год будет полон сюрпризов. Сейчас нужно, чтобы заинтересованные стороны закончили раздел Сирии, извините за откровенность. Я не верю ни в какое политическое урегулирование. Будет огромным успехом, если Россия, США, Турция, Израиль, Иран договорятся не портить друг другу нервы. Но вероятность этого пока ничтожно мала. Поэтому ситуация в Сирии будет носить зигзагообразный характер. Самое страшное — это два конфликта, которые могут возникнуть: между Россией и США (он пока не снят с повестки дня) и между Израилем и Ираном. Это два локомотива, которые мчатся друг другу навстречу, и никто не хочет уступать.
— Сирия будет оставаться внутрироссийским фактором — политическим и социальным?
— Мы пришли в Сирию и не должны оттуда уходить. Это понятно. Мы заинтересованы в примирении. Но проблема внутрироссийской политики в том, что у нас очень любят играть в демократию. Мы многим разрешаем говорить непозволительные вещи, например, что Крым надо вернуть, уйти из Сирии. В случае малейшей неудачи на международной арене эта либеральная пятая колонна будет использована против нас во внутренней политике.
— Что бы вы могли назвать своей личной победой?
— Победой для меня стала политика национального примирения в Таджикистане, о которой я уже говорил. Конечно, я действовал не один. Рядом было много достойных людей. Горжусь тем, что мы закончили войну.
— Есть тезис, что любая дипломатия — ничто без хороших штыков. Согласны ли вы с этим?
— Соглашусь. Мир сегодня проходит зону турбулентности. Старые договоренности больше не работают. Не опираясь на силу, трудно быть услышанным. Сегодня в России создана армия, способная решать любые поставленные задачи. Насколько я знаю, сейчас создан военный университет на базе Военно-политической академии и Академии внешней разведки. Говорят, они готовят там хороших специалистов-востоковедов. Так что процесс идет. Сейчас очень важно не сокращать финансирование. Мы должны развивать стратегические силы, средства борьбы в локальных войнах. ХХ век был веком мировых войн. ХХI век станет веком локальных конфликтов. Мы должны быть готовы ответить на любую угрозу.
Фото Александра ШПАКОВСКОГО и из личного архива С. БАГДАСАРОВА.
Подробнее...
Сообщения
Комментариев нет:
Отправить комментарий