Первый-на-Волге

Текст: Александр РОХЛИН 

Фото: Наталья ЛЬВОВА

Заметки путешественника

В ворота гостиницы губернского города Р. въехала тройка довольно красивых, хотя и запыленных трассовых велосипедов. «Железные кони» были навьючены под завязку — рюкзаки, палатки, походные печки и прочее снаряжение путешественников — все было основательно привязано к багажникам и рамам.

Путешественников оказалось трое — двое мужчин и женщина — все явно иностранного происхождения. Въезд их не произвел в городе никакого шума и не был сопровожден ничем особенным. Только сидевшие на лавочке напротив гостиницы молодые люди — юноша и девушка, любовавшиеся Волгой с высокого берега, сделали несколько замечаний. «Ты думаешь, это финны?» — спросила девушка. «Да», — ответил юноша. «Они же белобрысые…» — «А мне кажется, что это… немцы!»

Девушка была права. Путешественники разговаривали по-немецки. Все трое втащили велосипеды по ступенькам к дверям гостиницы. Женщине никто не помогал. Мужчины ушли внутрь, а их спутница села на ступеньки и прислонилась к стене. Она утомилась от долгой дороги, лицо ее загорело на солнце. Но смотрела она на Волгу и город на правом берегу внимательно и сосредоточенно. Словно пыталась что-то понять… Что же?

Этот город голыми руками не возьмешь. Он наглухо закрыт для пустого любопытства. Он не пускает к себе первого встречного. И даже если вы прочитали путеводители или наслушались рассказов путешественников о Ржеве — они вам не помогут. Первый русский город на Волге, скорее всего, промелькнет мимо. Не заденет, не тронет и следа в сердце не оставит. Есть только один путь узнать Ржев по-настоящему. Через тайный ход и четыре слова…

Ржев полукольцом окружен солдатской памятью. Таким же образом с января 1942-го по март 1943-го он был полуокружен нашими живыми армиями. Где они наступали, там и остались лежать. А теперь по высоким берегам Волги и Вазузы, в болотцах, лесах, на окраинах деревень, и просто в поле под березами высятся обелиски, кресты, камни и часовни. Отсюда — «Я убит подо Ржевом». Тишины здесь столько, что от нее можно оглохнуть… 

Едет человек из Москвы и до населенного пункта с говорящим названием Погорелое Городище ничего и не заметит. А потом начнется, вдоль дороги… «Здесь прорвали оборону врага 20-я и 31-я армии». «Здесь санинструктор Гайкина вынесла с поля боя 85 бойцов». «Здесь 14 дней дралась 139-я дивизия…» И хочешь не хочешь, а почувствуешь, что Ржев — вот он. Здесь он начинается, задолго до городской черты… Ржев — не город, а земля под небом, леса вдоль рек, овраги с болотами, пространство, где все обожжено смертью, памятью, светом. Река Сишка, Мончаловские болота, деревня Кокошкино, деревня Полунино, село Знаменское, северная окраина Ржева, Московская Гора в Зубцове. 

Всех вместе — известных и безымянных — 450 тысяч душ безвозвратных потерь. Попробуй, пройди сквозь этот строй, не задев сердца… Сможешь?

И тогда заезжай в город с любой стороны. Выйди на набережную и смотри… А потом спроси у Волги, она же все видела и знает, — есть он, живой Ржев? Или он весь там, под звездами и крестами в братских могилах?

 

Где ты, Ржев?

Когда-то очень давно мой дед приезжал в Ржев торговать. Время было послевоенное, тощее, но отчего-то называлось эрой милосердия. Может, так и было… Дед служил коммивояжером в московской артели, которая клепала посуду: сковородки и кастрюли. Он выбирался из Москвы затемно, во Ржев поспевал рано утром, к базару. Дела шли очень хорошо. Семья несказанно богатела, под кроватью у бабушки копились десятки отрезов на платья и костюмы. Имелись даже золотые наручные часики, которые бабушка прятала в тайнике и вытаскивала только полюбоваться… Потом за спекуляции артель разогнали, а дед угодил под следствие. Отрезы и часы, по рассказам, ушли к прокурору. Чтобы дед отсидел всего один год… 

Спустя семьдесят лет, во Ржеве я встретил коммивояжера… Ранним утром, на площади у моста через Волгу я сидел на лавочке и разглядывал ордена и эполеты Александра Никитича Сеславина. Бюст героя Отечественной войны 1812 года находится в центре скверика. Все это время за мной наблюдал водитель грузовой газели. Через некоторое время ему надоело сидеть, он вылез наружу, подошел ко мне и вежливо поинтересовался:

—Отдыхаете? 

—Отдыхаю, — сказал я.

— Городом любуетесь?

— Именно.

— Да… согласился незнакомец. — На Волгу смотреть приятно… Вот у нас Волги нет.

— Где это у вас?

— В Лихославле.

Я промолчал, а что говорить? В Лихославле действительно река Волга не течет. Меня склоняли к доверительному разговору. И склониться я был не прочь.

— Зато у нас другое есть! — заметил человек из Лихославля.

—И что же? 

— Наш лихославльский мармелад! Он совершенно особенный, суперэкологический и полезный. Никаких заграничных подсластителей. На чистом тверском сахаре.

— Ишь ты! — обрадовался я. — Прямо на чистом тверском?!

— Не верите? Попробуйте! 

И он вытащил из кармана коробочку, снял защитную пленку и открыл. Внутри в три ряда лежали круглые мармеладины, похожие на конфеты, да еще с курагой и орехами внутри.

И я немедленно проглотил язык! Весна, семь утра, сонный город, излучина Волги и царская сладость, тающая во рту…

— Вы можете даже его не покупать, — сказал лихославльский коммивояжер. — Мне достаточно увидеть, как он вам понравился.

— Хитро! — сказал я. — Отгрузите мне три коробочки, пожалуйста. С курагой.

Человек из Лихославля улыбнулся как кот, которого оставили на ночь в рыбной лавке…

До открытия чайного магазина, куда он привез свой товар, оставалось еще два часа. Он сел рядом со мной и сделал неожиданно глубокое замечание:

— Мир-то… меняется… Три мужика сидят утром в центре русского города и вместо того, чтобы опохмеляться… жуют мармелад. 

— А кто третий? — слегка поперхнувшись, спросил я.

— Как кто?! Александр Никитич… 

И он указал на бюст Сеславина.

Ржев чрезвычайно расположен к созерцанию и пешим прогулкам. Все дело в Волге. Живое историческое пространство города расположено по берегам реки и между двух мостов — Старого и Нового. Волга делает в черте города два сумасшедших поворота и оторваться от нее просто невозможно. Смотришь на Волгу с высоты и отчего-то уверен, что занимаешься серьезным и очень важным делом… Бездеятельное созерцание — любимое русское занятие.

А город обманчив, как разбитое зеркало. Ведь война разнесла его на кусочки. Из тысяч домов целыми остались несколько десятков. Восстановиться в былой красоте ему не удалось. Красота осталась в рассказах и старых фотографиях. 

Вот заметки путешественника — владельца скромного имени В. М. Сидоров — о Ржеве конца XIX века. 

Мои окна выходили на Волгу и на прелестный небольшой общественный сад, переполненный цветущими акациями и сиренями. В этом саду я сидел часами и глядел, глядел до бесконечности на красавицу Волгу, на заречную часть города и прекрасный мост. Ни один город на Волге… не лежит так удивительно красиво, как Ржев, совершенно пленивший меня своим положением, своей Волгой, которая здесь хотя и не так широка, но чарующе хороша в своем повороте. Весь левый берег крутой зеленый откос, на вершине которого, лежит Феодоровская часть города, с прелестным общественным садом, с его метелками сирени и кокетливой церковью Николы с ярко-красной увенчанной двумя четырехугольными башнями, думой и величавым зданием белого Собора, золотые купола и острый золотой шпиль колокольни которого, парящий в небесах, блестят в лучах весеннего солнца и придают бесконечную прелесть всему берегу…»

Читаешь и думаешь, сплю что ли? Это прекрасный сон 1894-года… Соловьи поют, Волга течет, сад благоухает… а города нет… Церкви, колокольни, купола, кресты, башенки Думы, астрономические часы ржевского самоучки Волкова, дома и садики… — все стерто с лица земли. Оставлены лишь следы — холм, спуски, мосты, кусочки стен, каменные наличники на окнах, по ним «идешь» и «видишь» Ржев с закрытыми глазами. Надо все время смотреть на Волгу. Волга спасает от ощущения ржевской пустоты…

Однако… Кафе на бульваре. В распахнутую дверь виден сад, и цветники, и пруд, и плавающие домики для лебедей… Памятники, коих во Ржеве великое множество, спрятаны в весенней листве и не давят своей мраморной, каменной неподвижностью. Из кофейни город выглядит живым и легким, словно приморским, ленивым, никогда не знавшим тесноты и разорений. Вроде как и не Ржев совсем.

И вдруг к дверям кофейни подъезжает инвалидная коляска. Молодая девушка с небрежно заплетенными вокруг головы косичками лихо тормозит возле крыльца и заглядывает внутрь…

— Вам помочь? — спрашиваю я, поскольку мой столик ближе всех.

— А закажите-ка мне… кофе! — говорит она непререкаемым, властным тоном, от которого я немедленно вскакиваю и стою по струнке.

— Слушаюсь! — чеканю я. — Какого изволите?

— Двойной капучино и… разноцветных резинок.

— Каких резинок, барышня?

— Маршмеллоу!

Договорившись с официантом, я сам выношу на изящном овальном подносе чашечку кофе, стаканчик воды и печеньку на салфетке… Девушка улыбается.

— Помочь вам заехать внутрь?

— Ни в коем случае!

Она пьет кофе прямо посреди улицы. Она — живой столик в кофейне. По-весеннему очень независимый.

— Чего еще изволит барышня? — продолжаю я в прежнем тоне.

А она вдруг говорит:

— Чтобы быть мне царицей. Владычицей морскою!

— Не в моей воле, сударыня, — лепечу я.

Она пристально смотрит на меня, глаза смеются.

— Тогда просто передайте им, что кофе был очень хорош.

И улетает на своей коляске вниз по бульвару. А я смотрю ей вслед.

 

Где сердце Ржева? 

В одном переулке, на правом берегу. Там пыль столбом и черемуха цветет. И домики тесно в ряд. Там останавливается усталый автобус с табличкой «Хлебозавод». И выходит молодая женщина в красной кофте. Из автобуса ей машут, водитель улыбается, весело блестя золотыми зубами. Женщина открывает калитку и уходит, а через несколько секунд появляется в окне домика. И зажигает свет. Форточка открыта. Слышно, как падают ключи на стол. Кошка спрыгивает с подоконника. И женщина нарочито громко кричит, как обычно разговаривают с плохо слышащими людьми: «Мама, это я пришла!»

Жизнь — это связь простых вещей друг с другом. Чем незаметнее и несущественнее сами вещи, тем удивительнее связь и полнее жизнь. Автобус — завод — черемуха — пыль — дом — кошка — мама — я. Это и есть мой город Ржев.

«Самый маленький комарик — самая счастливая душа». Смерть же стремится к разрушению любых связей. Война приходит, чтобы не дать соединиться простым вещам. И прихлопнуть комара.

Часто кажется, что смерть заполняет собой все пространство. Она празднует победу. И тогда мы видим мертвый Ржев. И тысячи солдатских могил под елями. И вдруг, откуда ни возьмись, голос — тихий-тихий, слабый, словно из ниоткуда: 

я убит подо Ржевом…

в безымянном болоте

в пятой роте

на левом

при жестоком налете.

Чей это голос? Мертвого русского солдата? Но мертвые не говорят. Говорят только живые. Значит, мы слышим живой голос. Смерть обсчиталась. Ей никогда не удается довести свое дело до конца.

Почему? Потому что в том солдате — маленьком комарике — живет неубиваемая, неостановимая связь: завод — черемуха — пыль — дом — кошка — мама — я. И тем побеждается смерть.

На Соборной горке восемь веков назад стоял деревянный Ржевский Кремль. Сколько в Волге воды утекло, тьма! Нет ни Кремля, ни Успенского собора. Есть каменная пика с красной звездой на вершине. Памятник освобождению города от фашистов. Место тихое и пустынное. Неожиданностей от него не ждешь. А они — вот… Скромный, покосившийся крест, всем своим видом говорящий, ребята, я здесь случайно… И надписью: «Недалеко от этого места находилась могила протоиерея Матвея Константиновского, подвижника благочестия середины 19-го века» Кто таков? Почему раньше не слышал? Спрашиваю у Волги, она же все знает… Матвей Константиновский — ржевский протоиерей и духовник Николая Васильевича Гоголя. Один из последних, кто читал второй том «Мертвых душ».

Тянется ниточка через сто семьдесят лет. Ей бы тысячу раз оборваться в огне и ненависти. А она соединяет меня со Ржевом через родное слово. «В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки…» И тут я поворачиваю голову. На мостике перед ступеньками к мемориалу топчется… гоголевский персонаж. Чернявенький мужичок с куцей бородой, а в руках у него… пила. Он пилит замок, висящий на железных перилах моста. Подобные штуковины оставляют здесь ржевитяне-молодожены. Розовые, белые, перламутровые, именные, со стразами и цветочками — сотни их гроздями висят «на вечную любовь». Ключи от брачных замочков, понятное дело, утоплены в Волге. А мой «герой» пилит замок. Я подхожу к нему, на дужке написано краской: «Владлен + Ксения. 2 мая 2014 г.».

Цинично интересуюсь:

— Что ж так недолго?

Неудавшийся муж поднимает голову и говорит:

— По мне так слишком долго!

И усердно продолжает пилить.

— А замочек в чем же виноват?

— Ни в чем. Но чтобы и памяти не осталось, — и добавляет, очевидно, о наболевшем. — Все-таки дура она! Типичная вяземская дура!

И соседней Вязьме досталось.

Во Ржеве наступает вечер. В городском саду зажигаются фонари… В маленьком городе, если долго сидеть на одном месте, обязательно встретишь знакомых. Тройка немецких путешественников неспешно катится по бульвару. Велосипеды похожи на навьюченных осликов. Куда они едут? На северной окраине Ржева немецкое военное кладбище. И двадцать тысяч своих «я убит подо Rzhev».

Я смотрю на них. Они смотрят на меня. И целая Волга между нами.

Подробнее...